Лет десять назад шесть дней и ночей бродил я по улицам Афин с ощущением воспоминания о бесконечно далеком прошлом, в котором я был счастлив по очень высокому счету: не победой, не вдохновением, не успехом, но любовью… Что может быть выше?! Я вглядывался в себя, мучительно вспоминая обряды, слова, имена… А позже, когда самолет в прощальном развороте очертил круг над морем, прибрежными скалами, Акрополем, я понял, наконец, что это было воспоминание о рае — детстве человечества, а, следовательно, и моем собственном детстве, о мире, где боги жили среди людей и люди были богами; где все — вода, деревья, камни — имели имена и общались с людьми и между собой на понятном всем языке, и эти диалоги были преисполнены, конечно же, особой тайной и любовью.
Феномен греческой культуры надолго останется загадкой в истории цивилизации. Мы три тысячи лет живем в мире, пронизанном греческой идеей, и никто не скажет, насколько древность Эллады опередила свое время. Возможно, все дело в возвышенном, жизнеутверждающем оптимизме этой культуры. Оптимизме, отразившемся в светлой ее архитектуре, живописи, литературе, философии с ее сакраментальным кредо: «Познай самого себя!» Как будто загадку бытия далекая эпоха определила раз и навсегда: она в счастье человека, ибо человек — есть мера всех вещей…